|
«Ночные летописи» появились, благодаря трагическим обстоятельствам в жизни художника.
К началу 2006 года он практически ослеп. Это стало следствием и диабета, и гипертонии, и нескольких тяжёлых поездок в Афганистан... Он потерял возможность работать на холсте, рисовать на бумаге, писать ручкой, самостоятельно передвигаться по улице. Это было невыносимо мучительно для его деятельной натуры. К тому же, наша мастерская на Таганке, где мы жили, не отапливалась уже несколько лет, и согреваться приходилось печками и грелками.
И тогда пришла мысль о записи воспоминаний на диктофон, как единственной возможности как-то реализовывать себя. Был куплен цифровой диктофон, освоено управление… включение-выключение. Записи проходили в морозном январе-феврале по ночам в полной тишине, темноте и одиночестве. Художник лежал, обложенный грелками, бутылками с горячей водой, укрытый одеялами и шубами. Он был наедине со своими дорогими воспоминаниями...
Рассказывая, он переживал и плакал, иногда смеялся, иногда, вспоминая что-то, напевал...
После каждого такого ночного сеанса давление у него зашкаливало.
Он сам называл эту работу «Ночные летописи». Общая их продолжительность 163 часа, это повесть обо всей его жизни. Расшифровывая её уже после его ухода, я снова слышала его родной голос, проникалась его мыслями и чувствами. Он по-прежнему был рядом...
В распечатанном варианте «Ночных летописей» мне хотелось максимально приблизиться к его речи, передать интонации, оттенки настроения. Этим объясняются многочисленные нарушения грамматических, стилистических и прочих правил правописания.
Людмила ДОБРОВА
Ночь 47-я. Я понимал, что концлагерей много, и поехать, например, в Германию для меня очень дорого. Поэтому я решил после Чехии посмотреть концлагеря в Польше. И следующая моя поездка была в Майданек.
Концлагерь Майданек… он находился на окраине города Люблина. Там существует очень большое и красивое русское кладбище, потому что город до Первой мировой войны входил в состав Российской Империи.
Когда я приехал в Майданек, там уже действовал музей, расположенный в нескольких домах на огороженной территории. Меня туда пропустили, я пришёл к директору и показал ему просьбу от Союза художников, чтобы он мне разрешил работать в музее и жить. Показал ещё свои рисунки, напечатанные в газетах, и альбом «Автографы войны» на 3-х языках, который я с собой всегда возил и везде показывал. Директор музея отвёл мне комнату в этом же корпусе, только вход был с другой стороны, и дал мне ключ…
Сам лагерь располагался далеко от этого места, нужно было идти по дороге несколько километров, потом по другой дороге ещё несколько километров…
А если начинать осмотр экспозиции с самого начала, то надо ещё дальше идти к самым воротам лагеря.
Я рисовал уже не всё подряд, а лишь то, чего не видел ещё в других лагерях. Тут я нарисовал изнутри цементную газовую камеру с отверстием наверху, через которое подавался газ «циклон Б» для умерщвления людей…
И, осматривая бараки, я всё думал… что ещё я могу нарисовать. Потом спросил у сотрудников: а есть ли у музея запасник? Мне ответили: да, запасник у нас большой…
Запасник оказался, чуть ли не в том же доме, где я жил, только в другом крыле. И мне разрешили там поработать.
Зашёл я в этот запасник, смотрю… а там стенды стоят стеклянные с вещами узников лагеря… какие-то телогрейки, шапки красноармейцев тряпочные. Я даже и не знал, что красноармейцы воевали в таких тряпочных шлёмах со звёздами, может быть, оставшихся ещё со времён гражданской войны. Звёзды были не красные, а синие, видимо, это зависело от рода войск.
Их было много в этом стеклянном шкафу. А из старых рваных телогреек с лагерными нашивками торчала вата. На спинах телогреек заключённым писались большие номера. Сохранились красноармейские винтовки, но они были все разбиты… и замки, и приклады…
Да… вот этими винтовками, в этих хлопчатобумажных шлёмах, в этих ватниках… советские воины воевали против бронированных танков, против металлических касок, которые были на головах у отлично вооружённых немцев. Что могли противопоставить солдаты эти… что они могли? Только свою храбрость, свою безумную храбрость могли они противопоставить… этим войскам. Конечно, они или погибали, или попадали в плен…
Ну, то есть… прошли годы, прежде чем стали перевооружать армию. Ведь и самолёты были первое время … чуть ли не фанерные, вот как воевали. Поэтому люди гибли тысячами, и тысячами попадали в окружение и в плен… В общем, трудно было, трудно… война была неравная, начало было неравное. Потом, конечно, Россия собралась с силами… постепенно, постепенно.
На Урал… вывозили станки, ставили прямо в снег, и люди начинали работать на этих станках, производить снаряды прямо под открытым небом. А потом уже возводили над ними крыши, стены, над этими станками. Но некогда было, надо было скорее, скорее… Мать моя так же работала на заводе Баранова в Омске, делала снаряды. Отец воевал…
В общем, вот так проходила война… в величайшем напряжении сил. Тут уже было не до своего здоровья, не до своего питания, не до своей одежды. Все работали на одной идее – прогнать фашистов, освободить территорию, освободить Родину, которая задыхалась в крови, в стонах, в мучениях… Ну, это всем известно, как мы выиграли эту войну. Это был не Парад Победы, это было чудовищное, чудовищное сопротивление… Это надо было какой силой любви к Родине обладать…
Вот сейчас иногда идут передачи, и спрашивают: а где у вас Родина… сколько их? Одна, или две? – И люди отвечают… да нет, почему одна? У меня… и там родина, и там родина… и заграница у меня тоже родина. Почему она должна быть одна? (Вот какое мнение сейчас стало о Родине).
А, ведь, раньше считалось, что у русских людей одна Родина – это Россия. И другой Родины нет. И вот люди любили свою землю, свою Россию так сильно, что им жизни не жалко было отдать за неё. Я читал где-то в письмах Чайковского Петра Ильича, композитора… когда я смотрю на глобус и вижу там Россию… я не могу удержаться, у меня текут слёзы. И я готов целовать, целовать это место на глобусе… (Плачет сам).
Это моя Родина, и ничто её мне не заменит никогда… Вот так были воспитаны люди… в любви к своей Родине.
Вот я сделал такой рисунок, где лежали остатки одежды этих, конечно же, убитых, или замученных солдат, если они попали в плен… И только одежда эта говорила о том, что они были… что они были вот под такими номерами здесь… в Майданеке.
«Памяти замученных первых советских военнопленных».
Концлагерь Майданек. Польша. 1994 г.
Геннадий ДОБРОВ
|
